Сначала это была одноэтажная маленькая церковь с небольшой колоколенкой, перестроенная из «чертежной избы». Она стояла на Адмиралтейском лугу, против башни самого первого, мазанкового Адмиралтейства. Неподалеку, в самом начале четной стороны нынешнего Невского проспекта, был Морской рынок. Народ толпился у шалашей с товарами, вокруг возов с дровами и сеном, около разносчиков. Рядом был кабак для адмиралтейских рабочих — Петровское кружало. Адмиралтейский луг простирался до нынешней Малой Морской улицы, а за ним начиналась Морская слобода: там жили многочисленные работники Адмиралтейской верфи. Это было уже предместье Петербурга, а естественной границей города была Мойка. По ее берегам тянулись загородные усадьбы.

Но вернемся к маленькой деревянной церкви вблизи Адмиралтейства. Ее освятили в 1707 году и нарекли именем Исаакия Далматского. К этому святому у Петра I было особое, родственное отношение. Он считал его своим лич-ным покровителем, потому что родился в день его поминовения, 30 мая. Именно в этой церкви 19 февраля 1712 года Петр обвенчался с Мартой Скавронской, ставшей законной русской императрицей Екатериной Алексеевной. В походном журнале («Юрнале») Петра записано: «Венчание Его Величества в Исаакиевском соборе».

Этот первый Исаакиевский собор простоял всего 10 лет. В 1717 году обветшавшую церковь разобрали, и Петр собственноручно заложил на берегу Невы, на месте своего будущего знаменитого памятника, новую Исаакиевскую церковь. Она строилась долго и была готова только в 1727 году, через два года после смерти Петра. Она напоминала собор Петропавловской крепости и имела колокольню с точно такими же часами-курантами. А ее резной золоченый иконостас был таким же, как сохранившийся до наших дней иконостас Сампсониевского собора на Выборгской стороне. Но это красивое здание (архитекторы Маттарнови и Гербель) тоже оказалось недолговечным. Оно стояло слишком близко к воде, на еще не укрепленном берегу Невы, и постоянно подвергалось наводнениям.

Вода потихоньку подтачивала фундамент здания снизу, а в мае 1735 года на него обрушилась беда сверху: молния ударила в шпиль колокольни, возник пожар — и колокольня рухнула. Церковь восстанавливали очень долго. Один из героев романа И. И. Лажечникова «Ледяной дом», попавший в Петербург после длительного отсутствия, застает все ту же картину: «Направо церковь каменная, огороженная деревянным забором, Исаакия Далмацкого. Странно! Как ни приеду в Питер, все она строится. Диковинные были на ней часы с курантами! Тридцать пять тысяч стоили, как час, так и заиграют свои штуки. Года за четыре, говорят, разгневался батюшка Илья-Пророк, что музыка над цер-ковью, да и разбил громом часы». В конце концов Исаакиевскую церковь восстановили, но она совершенно утратила свой первоначальный вид: с маленьким куполом без шпиля, без колокольни с курантами. К тому же вода продолжала свою разрушительную работу, и в 1763 году обветшавшее здание разобрали. К этому времени было выбрано место для нового Исаакиевского собора: на равном удалении от Невы и Мойки, более безопасное при подъеме воды в Неве. Место это выбрал архитектор С. И. Чевакинский, уже построивший Никольский собор и корпуса Новой Голландии. Он же предложил проект нового собора и площади вокруг него. Однако Екатерина II предпочла проект другого архитектора — Ринальди.

Якоб Штелин, художник-медальер, директор всех художеств при Российской Академии наук, в своих записках о петербургской архитектуре середины XVIII века рассказывает: «В июле 1768 года Ее Величество императрица Екатерина II в присутствии всего двора, иностранных министров и огромной толпы торжественно заложила камень в осно-вание церкви Св. Исаакия, которая должна строиться на Адмиралтейском поле. Под закладным, или краеугольным камнем, где, собственно, будет поставлен алтарь, были положены памятная медаль и монеты, чеканенные при Екатерине II... Она должна стать самой большой и пышной церковью, какой еще никогда не было в Российском Государстве».

Антонио Ринальди приехал в Петербург в 1754 году. Ему было уже около 45 лет (точная дата его рождения не установлена), но он был полон творческих сил и надеялся найти им применение в новой, еще строящейся столице Российской империи. Надежды его оправдались. К тому времени, когда ему было поручено возведение Исаакиевского собора, он уже построил дворец Петра III в Ораниенбауме, дворец на Петровском острове в Петербурге и начал строительство Мраморного дворца. Третий Исаакиевский собор строился в тех же благородных тонах серого мрамора, что и Мраморный дворец. Он должен был быть пятиглавым, а его стройная колокольня, так же, как и у прежней церкви, должна была перекликаться с колокольней собора Петропавловской крепости. Приверженцы старины негодовали: «Колокольню строют и хотят сделать выше Ивана Великого, статошное ли это дело...» Впрочем, патриоты старой столицы возмущались напрасно. Колокольня выше самой высокой башни московского Кремля не была возведена. Строительство собора затянулось на долгие годы, и Ринальди не суждено было его завершить. Ведь одновременно с Исаакиевским собором он строил не только Мраморный, но и Гатчинский дворец, и Вознесенскую церковь, и Большой театр, не говоря уже о других, менее монументальных сооружениях. А зодчий был уже стар. К тому же падение с лесов в 1779 году (ему было тогда 70 лет) сильно подорвало его здоровье. В начале 1790-х годов он покидает Россию, и мы не знаем, когда он умер и где похоронен. Но если вы придете в Мраморный дворец, то, поднимаясь по парадной лестнице, задержитесь на минуту. Вы увидите в стене барельефный портрет Ринальди — своеобразный его скульптурный автограф. Посмотрите с благодарностью на это усталое, красивое, одухотворенное лицо.

Как память о непостроенном соборе остались верстовые столбы—«мраморные верстовые пирамиды»—для Царскосельской и Петергофской дорог, изготовленные по проекту Ринальди в мастерских «Конторы строения Исаакиевской церкви». Царскосельская дорога начиналась у Обуховского моста через Фонтанку (в екатерининское время Фонтанка была южной границей города). Здесь и стоял первый верстовой столб — изящный мраморный обелиск с солнечными часами. Последний. 21-й, с высеченной датой «1775» (год окончания установки верстовых пирамид на Царскосельской дороге) можно увидеть в Царском селе, у Орловских ворот. Первый верстовой столб Петергофской дороги стоит у Калинкина моста, на левом берегу Фонтанки, а последний, 27-й, — в Петергофе, у Верхнего сада. Петергофская «Руина» и царскосельские Орловские ворота тоже сооружены по проектам Ринальди из мраморов Исаакиевского собора.

Итак, третий Исаакиевский собор строился уже почти 30 лет, но был возведен лишь до карниза над колоннами (примерно на 2/3 своей высоты, не считая купола). Уже мало кто помнил торжественный день его закладки, уже умер Якоб Штелин, отчеканивший памятную медаль, на лицевой стороне которой он изобразил молодую Екатерину II, а на оборотной стороне—главный фасад будущего собора (по модели, стоявшей в Сенате), обрамленный евангельским изречением: «Воздайте божие Богу, а кесарево Кесарю».

Состарилась Екатерина II. В декабре 1796 года она умерла. И сразу же после ее смерти события стали развиваться стремительно. Уже 26 декабря последовал указ Павла I о прекращении ассигнований на строительство Исаакиевского собора. В январе нового, 1797 года было приказано использовать имеющийся мрамор «для делания в Петропавловском соборе гробниц». Одна гробница предназначалась недавно умершей Екатерине II, другая — Петру III. прах которого Павел приказал перенести из Благовещенской церкви Александро-Невской лавры в царскую усыпальницу. А в феврале вышел указ, по которому весь мрамор, заготовленный в большом количестве для облицовки собора, должен был пойти на строительство Михайловского замка.

Казалось, судьба собора была решена, и теперь можно было ожидать распоряжения о его разборке, как только что Павел поступил с дворцами своей матери: Летним, на месте которого был заложен Михайловский замок, и загородным дворцом в Пелле, превращенном в груду строи-тельного материала для того же замка. Но одно дело было разрушить дворец, принадлежавший матери, которая надолго лишила его престола, а другое дело — церковь, продол-жавшую петровскую традицию. И Павел решил достроить собор. Но это было лишь формальное соблюдение приличий: собор приказано было достроить побыстрее и подешевле. Сделать это должен был архитектор Бренна.

Винченцо Бренна, как и Ринальди, — известный итальянский архитектор. Но в Россию он приехал не из Италии, а из Польши, где работал несколько лет по приглашению графа Станислава Потоцкого. Там в 1782 году он был представлен графу и графине Северным (под таким именем путешествовали наследник русского престола Павел Пет-рович и его жена Мария Федоровна) и приглашен в Россию. Он приехал в Петербург в 1784 году и с успехом выполнил работы в загородных резиденциях Павла — Павловске и Гатчине. Он занимался отделкой дворца в Павловске и построил беседки и павильоны в Павловском и Гатчинском парках. Бренна пользовался особым доверием Павла, и поэтому именно ему новый император поручил возведение Михайловского замка и срочную достройку Исаакиевского собора. Первого апреля 1798 года строительство собора возобновилось. Помощниками Бренны были назначены архитекторы, работавшие вместе с ним и на строительстве Михайловского замка, в том числе 23-летний К. И. Росси, тогда еще «архитектурии ученик».

Бренна оказался в положении человека, у которого правая рука не знает, что творит левая. Ему пришлось одновременно «с великим поспешанием», как говорили в старину, возводить лучшее и худшее свои здания — первое за счет второго. Он ведал, что творит, мучился от этого, но был человеком подневольным. Ему хотелось завершить собор по проекту Ринальди, а пришлось из-за недостатка средств достраивать его в кирпиче и совершенно исказить его верхнюю часть. Собор получился не пятиглавым, с примыкающей к нему стройной трехъярусной колокольней, а одноглавым, приземистым, с укороченной колокольней. Мы можем увидеть его на мно-гих картинах первой четверти XIX века. Сравните его с ринальдиевской моделью собора, и вы увидите огромную разницу между тем, что должно было быть, и тем, что получилось. Впрочем, есть картина, на которой третий Исаакиевский собор изображен построенным по своему первоначальному плану: петербургские художники порой опережали события и рисовали строящиеся здания уже завершенными, по их моделям и проектам. Собор был достроен за 3 года. 1 ноября 1801 года Бренна подает рапорт об окончании строительства Исаакиевского собора.

К этому времени судьба Бренны переменилась. 1 марта 1801 года в своем только что построенном Михайловском замке был убит Павел, и его придворный архитектор сразу стал не нужен. Его не пригласили даже для оформления траурной церемонии по случаю кончины императора. 1 августа 1802 года «Санкт-Петербугские ведомости» объявили об отъезде Бренны за границу. Сообщалось также, что вместе с ним уехал «архитектурии помощник Карл Росси». Росси вернулся после трехлетнего изучения лучших европейских памятников архитектуры, а Бренна покинул Россию навсегда. Он умер в Дрездене примерно в 1820 году. 30 мая 1802 года, в день св. Исаакия Далматского и день рождения Петра I, состоялось освящение третьего Исаакиевского собора.

Это здание простояло 16 лет, вызывая недоумение и насмешки. По городу долго ходила такая эпиграмма:

Се памятник двух царств,

Обоим им приличный:

На мраморном низу

Воздвигнут верх кирпичный.

О нелепом сочетании кирпича и мрамора упоминает А. Мицкевич в своем стихотворении «Петербург»:

Дома — кирпич и камень, а порой —

Соединенье мрамора и глины.

А ведь это был главный храм столицы. В нем совершались торжественные богослужения по поводу самых важных событий. Например, по случаю возвращения Санкт-Петербургского ополчения 12 июня 1814 года. На гравюре И. А. Иванова, посвященной этому событию, мы видим третий Исаакиевский собор посреди широкой площади, окруженный войсками и народом. Справа виднеется Адмиралтейство, уже перестроенное А. Захаровым, слева, на берегу Невы, — «Медный всадник». Не попали в поле зрения художника Конногвардейский манеж (оттуда он, вероятно, и наблюдал эту картину) и дворец Чернышева на берегу Мойки, на месте позже возведённого Мариинского дворца. Приземистое, некрасивое здание собора не соот-ветствовало ни своему значению, ни своему великолепному архитектурному окружению.

Новый царь, Александр I, решил перестроить собор. Он предложил архитекторам «изыскать средство к украшению храма... не закрывая... богатой мраморной его одежды... приискать форму купола, могущую придать величие и красоту столь знаменитому зданию». Дважды проводились конкурсы на создание проекта перестройки Исаакиевского собора (в 1809 году, а затем в 1813 году, после окончания войны с Наполеоном). Но они не дали результатов, так как все архитекторы предлагали проекты нового храма, а царь требовал перестройки старого. Ускорило решение судьбы собора происшествие во время пасхального богослужения 9 апреля 1816 года: «от-сыревшая штукатурка упала со сводов на правый клирос» и, как пишет современник, «падением своим сделала сильный удар и в народе содрогание». Собор закрыли, а всю церковную утварь поместили на хранение в Морской Никольский собор. Александр I поручает А. Бетанкуру, председателю Комитета по делам строений и гидравлических работ, срочно найти архитектора для перестройки собора. Архитектор явился сам. Это был только что приехавший из Парижа Огюст Рикар Монферран.

Архитектор явился сам. Это был только что приехавший из Парижа Огюст Рикар Монферран. Ему было 30 лет. У него была репутация храброго солдата и талантливого архитектора. О первом свидетельствовало его участие в наполеоновских войнах, в Италии и Германии, и орден Почетного легиона; о втором — отзыв генерального инспектора архитектуры Парижа, в ведомстве которого он служил. После падения Наполеона в разоренной войнами Франции строительство резко сократилось. У Монферрана мало было шансов на успех, и он решил попытать счастья в стране-победительнице. Он вручил Бетанкуру рекомендательное письмо от его друга, знаменитого парижского часовщика Бреге (помните «недремлющий брегет» Онегина?), а также альбом с прекрасно выполненными миниатюрными рисунками храмов разных стилей: китайского, индийского, готического, византийского и т. д. Бетанкур представил этот альбом царю. Оказалось, что царю известно имя автора. Александр I вспомнил молодого француза, который два года назад преподнес ему в Париже альбом с проектами и рисунками сооружений самого разного назначения: их возведение могло украсить русскую столицу и прославить царствование императора-победителя. Там были и публичная библиотека, и загородный императорский дворец, и триумфальная арка, и колонна. Новые рисунки настолько понравились царю мастерством и изяществом исполнения, что никому не известный Монферран, не построивший у себя на родине ни одного здания по собственному проекту, был назначен «императорским архитектором», и именно ему поручалась подготовка проекта перестройки Исаакиевского собора. Новый собор должен был соответствовать изменившемуся за полвека архитектурному окружению. Он должен был стать больше, монументальнее; главный храм столицы должен был стать и одной из вершин равнинного города. При этом, согласно требованию Александра I, необходимо было сохранить значительную часть старого собора. Это была трудная задача, от которой отказались многие талантливые зодчие. Они считали условие, поставленное царем, невыполнимым и, как вскоре оказалось, были правы.

Монферран же. окрыленный необыкновенной удачей, менее опытный, но более дерзкий и предприимчивый, по-пытался эту задачу решить. Он «обстроил» план Ринальди, прибавив к нему с запада, где была колокольня, два пилона, а с севера и с юга — два портика. Таким образом, план собора превратился в равноконечный крест. Центральный купол должен был встать на два старых пилона и на два новых.

Проект был принят, и 20 февраля 1818 года последовал высочайший указ: « Произвести перестройку Исаакиевского собора с приличным оному благолепием по проекту Монферрана... К производству означенного строения приступить немедленно». Эту дату и принято считать началом строительства четвертого Исаакиевского собора, которое завершилось через 40 лет. Однако торжественной закладки этого грандиозного сооружения не было, поскольку предполагалась пусть ка-питальная, но все же лишь перестройка старого собора. Только через полтора года, когда в болотистую почву было забито более 10 тысяч свай под фундамент новых частей собора, состоялся «торжественный акт обновления Исаакиевской церкви». В этот день, 26 июля 1819 года, на сваи был положен первый гранитный камень, а под него — бронзовая позолоченная доска, на которой указана дата, когда положен «сей первый камень обновления» храма, начатого Екатериной II в 1768 году.

Церемония происходила в «Исаакиевской деревне» —-так называлась огромная строительная площадка вокруг старого собора, окруженная глухим высоким забором. Со стороны Большой Морской улицы в заборе были ворота, а в них небольшая калитка, через которую входили и выходили рабочие. Кучка любопытных, постоянно толпившаяся здесь, мало что могла увидеть за забором в те мгновения, когда открывалась калитка: только массы кирпича и разбросанные глыбы обтесываемого гранита и мрамора. Желающих проникнуть за серый забор было много, но сторож — отставной солдат, всегда стоявший у калитки, разрешал войти посторонним только по специальному пропуску. А в «Исаакиевской деревне» было на что посмотреть. Там были две казармы для рабочих — летняя и зимняя, каждая на 400 человек. В них были двухъярусные нары, а в зимней — русские печи. При казармах была кухня — рабочие нанимали стряпух. Был и совсем маленький временный госпиталь: одна комната на 2 койки. К западной стороне забора, вдоль которой снаружи шел проезд к Сенату, изнутри примыкали деревянные строения: мельница для приготовления цемента, сарай для извести, склад строительных материалов, мастерские для обработки колонн и изготовления их бронзовых деталей. К этим складам и мастерским были проложены рельсы от специального причала на Неве: по ним на платформах, конной тягой, доставляли к месту обработки колонны, большие глыбы серого мрамора, гранит, кирпич и другие крупные и тяжелые грузы.

Все сооружения в «Исаакиевской деревне» появились сразу, одновременно, уже в 1818 году. Все было идеально организовано и продумано, и работы пошли полным ходом. Разбирались колокольня и вся западная стена старого собора, забивались сваи под новый фундамент. Однако вскоре после «акта обновления» выяснилось, что невозможно осуществить первоначальный проект Монферрана — накрыть новой громадной главой небольшую ринальдиевскую церковь, и неразрешимость поставленной царем задачи — сохранить большую часть старого здания с его фундаментами, стенами и пилонами — надолго остановила строительство собора. Только в феврале 1824 года было разрешено убрать восточные пилоны, что позволило расширить подкупольное пространство, необходимое для огромного купола, спроектированного Монферраном.

Строительство собора возобновилось только в 1825 году. Однако все эти годы Монферран не бездействовал. Пока пытались не только устранить просчеты в его проекте. связанные с невозможностью соединить части старого собора с новыми, но и его самого отстранить от строительства собора, неподалеку от Выборга, в каменоломнях Пютерлакс, вырубались монолиты гранитных колонн. Они вырубались вручную рабочими бригады Самсона Суханова, имя которого давно было известно петербургским архитекторам. Под его руководством уже были вы-полнены такие монументальные работы, как колонны Казанского собора и Ростральные колонны на Стрелке Васильевского острова. Именно Суханов придумал способ ручной выломки гранитных монолитов в Пютерлаксе. На гранитной скале чертили контуры заготовки, затем по ним сверлили отверстия, в которые вставляли железные клинья. Рабочие располагались так, чтобы каждый имел перед собой три таких клина. По сигналу они равномерно били кувалдами по клиньям до появления трещины, в которую вставляли железные рычаги с кольцами и канатами. Затем добивались отделения заготовки колонны от скалы, и при помощи воротов она скатывалась на приготовленный деревянный помост.

«Добывание гранитов, — писал Монферран после посещения каменоломни, — труд сего рода во всех местах не весьма обыкновенный, встречают его в России очень часто и очень хорошо разумеют... работы, возбуждающие наше удивление произведениями древности, здесь не что иное суть как ежедневное дело, которому никто не удивляется». Но, конечно, рассказы очевидцев этой богатырской работы и удивляли, и восхищали. «Огромность колонн, простые способы, которые по секрету открыла сама Природа нашим простым людям... все оное... наполняет мою душу каким-то приятным чувством, от которого мне кажется, будто я, Россиянин, вырос целым вершком выше иностранцев», — писал декабрист Н. Бестужев, талантливый писатель и живописец. Заготовленные гранитные блоки колонн скатывали на берег и грузили по 2 колонны на баржу, которая буксировалась двумя пароходами до пристани на Неве, напротив памятника Петру I. «Мужики сухановской бригады применяли свою нехитрую механику — и вот гордые колоссы послушно покатились с судна на берег и, прокатясь мимо Петра, который, казалось, благословлял сынов своих рукою, легли смиренно к подножию Исаакиевской церкви», — писал Н. Бестужев о «сих чудных, неимоверных колоннах». Их выгрузка была. захватывающим зрелищем. «Огромная толпа наполнила набережную и Исаакиевскую площадь, чтобы быть свидетелями этого чуда», — вспоминает другой очевидец, французский путешественник Дюпре де Сен-Мор.

Но вот ворота северной стороны «Исаакиевской деревни» закрылись, и колонны стали невидимы: они, как срубленные стволы огромных деревьев, были сложены на площадках будущих портиков. Здесь их отделывали и полировали, и в то же время они сами выполняли очень важную работу: под их тяжестью оседание фундаментов под колонны происходило быстрее и надежнее.

Колонны установили раньше, чем стены. Их ставили более двух лет. Первая колонна была поставлена на северном портике. Он обращен к Неве, и его легко можно найти, если посмотреть на крест, венчающий собор: скошенная перекладина на кресте православных храмов своим поднятым концом указывает на север. Самая первая колонна — крайняя справа в первом ряду северного портика. Ее поставили 20 марта 1828 года. Под ней в свинцовой коробке лежит платиновая медаль.

Царская семья, иностранные гости, архитекторы, прибывшие специально на торжество, множество людей на площади и на крышах ближайших домов стали свидетелями удивительного зрелища: менее чем за час, при помощи несложных механизмов и специальных лесов (их модель можно увидеть в соборе) была поднята и с необыкновенной точностью поставлена на предназначенное ей место огром-ная гранитная колонна. Следующую колонну, тоже крайнюю правую, но во вто-ром ряду, установили 7 апреля 1828 года. А к 27 июня 1828 года были поставлены все остальные колонны северного портика. Это захватывающее зрелище повторялось еще 36 раз в течение двух лет. Казалось, что природа, отдавая свой материал на постройку собора, приживалась на новом месте, что эти огромные колонны, вырубленные из толщи гранита, оживают. Они как будто пересаживались на другое место, как деревья, и пускали корни в новую почву.

К осени 1830 года все колонны четырех портиков стояли на своих местах, укрытые временной кровлей. С восточной стороны возвышалась алтарная часть старого ринальдиевского собора. Ее постепенно разобрали, но она не исчезла совсем. Жена английского посла, леди Блумфельд, записала в своем дневнике 1 июня 1846 года: «Мы посетили Исаакиевский собор... Внутренность его была не окончена, кроме очень небольшой части, где все-таки сохраняются остатки прежней церкви. В России церковь не может быть совершенно разрушена и вновь отстроена, но часть старой постройки должна всегда оставаться. Я более восхищаюсь моделью старой церкви, чем новой».

Некоторые исследователи творчества Ринальди и сейчас считают, что его собор был бы лучше, чем монферрановский. Но это, как говорится, была бы другая история. Почти полтора века живет этот собор. И все-таки хорошо, что в его глубине, за восточным портиком, таятся мраморные алтари Ринальди. Вы сразу узнаете их тонкую и изысканную цветовую гамму, когда будете в соборе. И, наверное, оправданы огромные технические трудности, которые пришлось преодолеть Монферрану, соединяя новые фундаменты со старыми. Кажется, что они прочнее привязывают нас к этому месту, к нашей истории, придают большую устойчивость и надежность нашему бытию.

Строящийся Исаакиевский собор задолго до своего завершения стал одной из главных достопримечательностей столицы. Маркиз де Кюстин, приехавший в Петербург летом 1839 года, вспоминает, что в день приезда, по дороге в гостиницу, он «задержался перед величественным, еще в лесах, зданием, широко уже известным в Европе, хотя оно еще не закончено». А другой иностранец, посетивший Петербург в том же году. также отметив, что «леса Исаакиевского собора еще стояли», сообщает: «Монферран повел нас наверх, и с этой высоты нам представилась прелестнейшая панорама Петербурга». Об этом же говорит семь лет спустя упоминавшаяся уже англичанка: «Мы поднимались на 175 ступеней к куполу над церковью, откуда вид очень хорош... и самый город со своими золочеными куполами и шпилями более всего поражает глаз. Нам рассказывали, что Монферран написал картину, изображающую наводнение в Петербурге, и единственные два предмета, которые были видимы, — Исаакиевский собор и Александровская колонна, оба построенные им! Довольно характерная черта французского хвастовства». За долгие годы своего созидания собор не раз давал людям волнующее и праздничное зрелище. Это было в самые трудные и ответственные моменты: подъем колонн на основание купола в 1837 году, сооружение его металлического каркаса в 1838 году и, наконец, покрытие купола медными листами и золочение через огонь червонным золотом. «Открытие купола» произошло 14 сентября 1839 года.

Современник рассказывает: «Я отлично помню тот день, в который был снят громадный холщовый чехол. Какой необыкновенный эффект произвел огромный купол, прежде черный, а теперь покрытый червонным золотом и просто ослеплявший, в прекрасный солнечный день, глаза многих тысяч зрителей... Первые две недели народ постоянно собирался толпами и глазел, радостно улыбаясь, на оконченный собор Св. Исаакия». Но до конца было еще очень далеко. К 1842 году собор был весь облицован серым гранитом, но внутренние отделочные работы продолжались еще 16 лет. По контрасту со строгостью гранитной облицовки особенно поражали яркостью цветов лазурит, малахит, порфир, мрамор внутренней отделки. По фасаду и внутри здание украшают около 500 произведений живописи, скульптуры и мозаики, созданные выдающимися скульпторами (С. Пименовым, П. Клодтом, И. Витали) и художниками (К. Брюлловым, Ф. Бруни, П. Басиным, В. Шебуевым и др.).

В 1858 году состоялось, наконец, торжественное открытие Исаакиевского собора. Накануне этого события. назначенного на 30 мая (день Св. Исаакия Далматского и день рождения Петра I), А. В. Никитенко записал в своем дневнике: «На Невском проспекте и на Исаакиевской площади большая суматоха — приготовления к завтрашнему дню» к освящению Исаакиевского собора... Церемония начнется завтра в 10 часов утра...

Утром 30 мая 1858 года были совершены крестные ходы из главных столичных церквей в новый храм. Оттуда, после освящения, все духовенство с крестами, иконами и хоругвями, сопровождаемое царской семьей и свитой, на-правилось за мощами, которые были принесены в собор из Александро-Невской лавры. В освящении храма участвовало все духовенство и все певческие хоры столицы». Ровно через месяц после освящения собора гроб с телом Монферрана обнесли вокруг храма, который он успел завершить. Александр II не разрешил похоронить его в одном из подземных сводов, как того хотел Монферран. Вдова увезла его тело во Францию.

А.Дюма, приехавший в Петербург в 1858 году. писал в некрологе, посвященном памяти Монферрана: «...в течение этих сорока лет... он построил целую церковь, воздвигнул, заставил подняться из земли, возвыситься к небу. Он не только ваял бронзу, он иссекал гранит, он полировал мрамор, он плавил золото, он вправлял драгоценные камни... Пока эти две нации воевали, союз искусства устоял. Циркулем ее архитекторов, карандашом ее художников Франция подавала руку России...»

Другой французский писатель, Теофиль Готье, приехавший в Петербург поздней осенью того же года, написал книгу «Путешествие в Россию», в которой целая глава посвящена Исаакиевскому собору: «Архитектор здесь не стремился удивить, он искал красоты, и, конечно, Исаакиевский собор — самая прекрасная церковь, построенная в наше время. Ее архитектура превосходно соответствует Санкт-Петербургу, самой молодой и новой столице». Саму столицу Готье называет «золотым городом на серебряном горизонте, где вечер белеет рассветом». Он описывает собор во все времена года, утром, днем и вечером, в разную погоду, при разном освещении, с разных точек зрения. «Если встать на углу сквера у Адмиралтейства, Исаакиевский собор предстанет во всем своем великолепии, и с этой точки можно судить о здании в целом. Отсюда полностью видны главный фасад и один из боковых портиков, три из четырех малых куполов. Осененный крестом большой купол с ротондой колонн и фонарем сияет золотом на фоне небес. С первого же взгляда все радует глаз. Стройные, сдержанные классические линии монумента благопристойнейшим образом подчеркиваются богатством и цветовой гаммой самых совершенных материалов: золота, мрамора, бронзы, гранита... массивный гранит поддерживает вечную бронзу, неразрушимый мрамор покрывает стены, чистое золото сияет на крестах и куполах, придавая зданию восточный, византийский вид греческой церкви». В то же время Т. Готье отмечает, что собор вписан в русскую природу, живет в ней; она принимает его, включает в свою игру: «...Климат красит его игрой света, неожиданными эффектами, которые из римского преображают его в совершенно русский храм. Северные феерии разыгрываются вокруг сурового монумента и приобщают его к этой северной стране, не лишая в то же время грандиозно античного вида».

Шестнадцатилетняя Мария Башкирцева, впервые приехавшая из-за границы в Петербург, августовской ночью 1876 года записала в своем дневнике то впечатление, которое произвела на нее красота ночного города, завершив его описанием Исаакиевского собора: «...и в голубом тумане, окаймленном светом, виднеются купол и изящные формы Исаакиевского собора, который кажется какой-то тенью, спустившейся с неба». И добавляет: «Мне хотелось бы быть здесь зимою». Это желание подсказано интуицией художника. Вспоминается зимний Исаакий у Тютчева:

Глядел я, стоя над Невой,

Как Исаака-великана

Во мгле морозного тумана

Светился купол золотой.

Несколько иначе видится зимний Исаакий А. Ахматовой:

Вновь Исакий в облаченье

Из литого серебра...

А поэт и художник Т. Готье с особенным восхищением описывает зимний Исаакий, который в снежном убранстве «приобретает очень русский характер». Интересно, что в другой записи М. Башкирцева весьма критически оценивает архитектуру и внутреннее убранство собора, но здесь, на расстоянии и в ночных сумерках, она видит в нем не просто часть петербургского пейзажа, но как бы некое таинственное явление природы. Таким он представляется и Т. Готье, только у него собор не спускается с небес, а напротив — «силуэт его возносится к бирюзово-розовым небесам, сияющим в Санкт-Петербурге, когда мороз сух и снег, как стеклянный порошок, скрипит под ногами».

Сквозь метель к звездному небу возносится Исаакий в стихотворении А. Набокова «Исход»:

И, задев в седом и синем мраке

Исполинским куполом луну,

Скрипнувшую, как сугроб,

Исаакий Медленно пронесся в вышину...

Исаакиевский собор навсегда вписан в силуэт города. Он виден и узнаваем отовсюду. Т. Готье, впервые приехавший в Россию, узнает его: «Когда путешественник по Финскому заливу приближается на пароходе к Санкт-Петербургу, купол Исаакиевского собора, словно золотая митра, водруженная над силуэтом города, уже издали привлекает взгляд». Восхищаясь золотым куполом собора, который «никакой мрак, даже темень самых беспросветных декабрьских ночей, не может погасить», французский поэт восклицает: «Пусть все звезды погаснут на небесном своде, всегда останется одна — на Исаакий!» Но если для иностранца это все-таки экзотика, звезда чужих небес, то для петербуржца золотой купол Исаакия — свое, родное светило.

А. Бенуа вспоминает, как с Выборгской стороны, от дачи Кушелева-Безбородко, «совсем вдали сиял золотом сферический купол Исаакия», а еще дальше, из Петергофа, он казался «яркой звездой в лиловатой дымке». Он вспоминает, как в момент прощания с невестой у ворот ее дома «очень кстати... взошло за Исаакием солнце, и все вокруг нас озарилось и заблистало».

Многотрудная история строительства Исаакиевского собора неотделима от истории Петербурга с самого его рождения. Он хранит память и о державном основателе города, и о множестве безвестных корабелов, создававших русский флот, о знаменитых архитекторах, скульпторах, живописцах и простых рабочих, чьим трудом он обрел свой нынешний облик, о поэтах и писателях, благодаря которым он обрел иное, не вещественное существование. Он хранит память и о своих предшественниках, подготовивших его появление в своем последнем, окончательном образе. Потому что вряд ли когда-нибудь будет заложен пятый Исаакиевский собор. Его пропорции легки и благородны. Вознесенный над Петербургом, он соразмерен и городу, и Неве, и человеку. Конечно, в том, что он стал таким, немалую роль играли многочисленные случайности. Ему повезло быть достроенным таким, каким он был задуман. Повезло архитектору, успевшему самому завершить его строительство и дожить до торжественного открытия. Повезло городу, в силуэт которого он вписался настолько, что стал одной из эмблем Петербурга. Повезло многим поколениям горожан и гостей города, которые уже полтора века могут совершать восхождение на его смотровую площадку, с которой город открывается весь, целиком, давая возмож-ность не просто полюбоваться гигантской панорамой, но почувствовать душу Петербурга, увидеть с огромной высоты первоначальные черты этого «самого умышленного города». Лишь отсюда, из-под купола, перед вами открывается незабываемая картина:

Разумно в центр бегут прямые магистрали,

Лежат зеленые большие острова.

За ними — море. ширь, синеют дали, дали,

И город пополам змеею рвет Нева.

Вознесясь над городом, любуясь и восхищаясь им, вы ощутите не только его величие и красоту, но и потребность в постоянной защите.

Страшно представить, что в 30-е годы XX века, как свидетельствуют недавно опубликованные документы ле-нинградского партийного архива, лишь противодействие С. М. Кирова помешало тогдашним обитателям Мариинского дворца снести купол собора, заслонявший вид на Неву из руководящих кабинетов городского Совета. Не прошло и десяти лет, как его пришлось спасать от фашистских бомб и снарядов.

Художница А. П. Остроумова-Лебедева записала в своем дневнике 4 августа 1941 года: «Исаакий, его купола... выкрашены в защитную, темного цвета краску. Со всех четырех сторон собора выстроены высокие глухие .заборы. Они вплотную прилегают к нижним ступеням. Все пространство от нижних ступеней и до самых верхних, до входных дверей, засыпано песком». Сам собор во время войны стал главным хранилищем художественных ценностей пригородных музеев и дворцов. Его защищали ленинградцы, он защищал за своими массивными стенами бесценные сокровища. После войны художники-реставраторы восстановили пострадавшие от бомбежек, холода и сырости внешнее и внутреннее убранство собора во всем его великолепии.

Он не только замечательный памятник петербургской культуры, он хранитель петербургской памяти. Более полувека он был главным храмом столицы. В нем совершались все самые значительные торжественные богослужения. В день празднования Воскресения Христа первый удар его главного колокола был сигналом для колоколен и звонниц всех церквей Петербурга. После него весь город оглашался колокольным звоном и освещался огнями праздничной иллюминации. Обо всем этом нужно помнить, как нужно помнить о том, что в усилиях нуждается не только созидание, но и сохранение наследства, доставшегося нам от предков:

Старайтесь сохранить тепло стыда.

Все, что вы в мире любите и чтите,

Нуждается всегда в твоей защите

Или погибнуть может без следа.

Об этом знал создатель четвертого Исаакиевского собора, бережно сохраняя мраморные алтари Ринальди.

______________

Ю.И. Кирцидели, Н.Р. Левина Глава из книги «Мой город Санкт-Петербург»